Время жить и время умирать - Страница 107

107

Пожилая женщина спала, молодая прилегла в углу. Мужчины стояли, следя за угасанием дня. Они посмотрели на Гребера. Девушка глядела прямо перед собой, а самый старший из русских наблюдал за ним. Гребер отвернулся и улегся на траву.

По небу плыли облака. На березах щебетали птицы. Голубой мотылек порхал от одной воронки к другой, с цветка на цветок. Потом появился еще один. Они играли и гонялись друг за другом. Грохот, доносившийся со стороны фронта, нарастал. Мотыльки соединились и так, сцепившись, полетели сквозь знойный, солнечный воздух. Гребер уснул.

Вечером новобранец принес пленным кое-какую еду — остатки разбавленного водой горохового супа от обеда. Новобранец подождал, пока пленные поели, потом забрал миски. Он принес Греберу причитающиеся ему сигареты. Их было больше, чем обычно. Плохая примета. Улучшение пищи и прибавка сигарет предвещали трудные дни.

— Сегодня вечером нас два лишних часа муштровать будут, — сказал новобранец. Он серьезно посмотрел на Гребера. — Боевое учение, метание гранат, штыковой бой.

— Ротный знает, что делает. Он вовсе не хочет вас зря мучить.

Новобранец кивнул. Он разглядывал русских, словно зверей в зоопарке.

— А ведь это люди, — сказал Гребер.

— Да, русские.

— Ладно, пусть русские. Возьми винтовку. Держи ее наготове. Сначала по очереди выпустим женщин.

Гребер скомандовал через решетку двери:

— Всем отойти в левый угол. Старуха — сюда. Потом выйдут за нуждой и другие.

Старик что-то сказал остальным. Они повиновались. Новобранец держал винтовку наготове. Пожилая женщина подошла. Гребер отпер, выпустил ее и снова запер дверь. Она заплакала. Она думала, что ее ведут на расстрел.

— Скажите, что ей ничего не будет. Пусть оправится, — приказал Гребер старику.

Тот перевел. Женщина перестала плакать. Гребер и новобранец отвели ее за угол дома, где еще уцелели две стены. Гребер подождал, пока она вышла оттуда, и выпустил молодую. Та быстро, гибкой походкой пошла вперед. С мужчинами было проще. Он отводил их за угол, не выпуская из виду. Молодой новобранец, озабоченно выпятив нижнюю губу, держал винтовку наготове — воплощенное усердие и бдительность. Он отвел последнего пленного и запер за ним дверь.

— Ну и волновался же я! — сказал он.

— Да что ты… — Гребер отставил свою винтовку. — Теперь можешь идти.

Он подождал, пока новобранец ушел. Потом достал сигареты и дал старику по одной для каждого. Зажег спичку и протянул ее сквозь решетку. Все закурили. Сигареты рдели в полумраке и освещали лица. Гребер смотрел на молодую русскую женщину и вдруг ощутил невыносимую тоску по Элизабет.

— Вы — добрый, — сказал старик, следивший за взглядом Гребера, на ломаном немецком языке и прижался лицом к решетке. — Война проиграна… для немцев… Вы добрый, — добавил он тихо.

— Чепуха.

— Почему нет… нас выпустить… с нами идти… — Он на мгновение повернул морщинистое лицо к молодой женщине. Потом опять к Греберу, — Идем с нами, Маруся… спрятать… хорошем месте, жить, жить, — повторил он настойчиво.

Гребер покачал головой. «Это не выход, — подумал он. — Нет, не выход. Но где он?

— Жить… не мертвый… только пленный, — шептал русский, — Вы тоже — не мертвый… у нас хорошо… мы не виноваты…

Это были простые слова. Гребер отвернулся. В мягких гаснущих сумерках они звучали совсем просто. «Вероятно, эти люди и в самом деле невиновны. При них не нашли оружия, и они не похожи на партизан, во всяком случае старик и пожилая женщина. А что если я их выпущу? — подумал Гребер. — Этим я хоть что-то сделаю, хоть что-то. Спасу нескольких невинных людей. Но идти с ними я не могу. Туда — нет. Не могу идти к тому, от чего хочу бежать». — Он побрел по парку, опять вышел к фонтану. Березы уже казались черными на фоне неба. Гребер вернулся. Чья-то сигарета еще тлела в глубине сарая. Лицо старика белело за решеткой.

— Жить… — сказал он. — Хорошо у нас.

Гребер сунул оставшиеся сигареты в его широкую ладонь. Потом вынул и отдал спички.

— Вот… курите… на ночь…

— Жить… Молодой… Для вас тогда… войне конец… Вы добрый… Мы не виноваты… Жить… Вы… Мы… Все…

Голос был глубокий, тихий. Этот голос произносил слово «жить», как торговец на черном рынке шепчет «масло», как проститутка шепчет «любовь». Вкрадчиво, настойчиво, маняще и лживо… Как будто можно купить жизнь. Гребер чувствовал, что этот голос терзает его.

— Молчать! — заорал он на старика. — Хватит трепаться, не то сейчас доложу. Тогда вам крышка.

Он снова начал обход. Фронт громыхал все сильнее. Зажглись первые звезды. Он вдруг почувствовал себя ужасно одиноким, ему захотелось опять лежать где-нибудь в блиндаже, среди вони и храпа товарищей. Ему казалось, что он всеми покинут и должен один принять какое-то решение.

Он пытался уснуть и лег в беседке на солому. «Может быть, им удастся бежать так, чтобы я не увидел». Нет, бесполезно, он знал, что они не смогут бежать. Люди, которые перестроили сарай, позаботились об этом.

Фронт становился все беспокойнее. Гудели в ночи самолеты. Трещали пулеметные очереди. Потом начали доноситься глухие разрывы бомб. Гребер вслушивался. Гром нарастал. «Хоть бы они бежали», — подумал он опять. Он встал и подошел к сараю. Там все было тихо. Пленные, казалось, спят. Наконец он смутно разглядел лицо старика и вернулся.

После полуночи ему стало ясно, что на передовой идет ожесточенное сражение. Тяжелая артиллерия противника била далеко за линию фронта. Снаряды ложились все ближе к деревне. Гребер знал, насколько слабо укреплены их позиции. Он мысленно представил себе отдельные этапы боя. Скоро двинутся в атаку танки. Земля уже дрожала от ураганного огня. Грохот раскатывался от горизонта до горизонта. Гребер ощущал его всем существом, чувствуя, что скоро он докатится и до него, и ему казалось, что этот грохот грозовым смерчем кружится вокруг него и вокруг небольшого белого строения, в котором, прикорнув, сидят несколько русских, словно среди разрушения и смерти они стали вдруг средоточием всех совершающихся событий и все зависит от того, какова будет их судьба.

107