Время жить и время умирать - Страница 27

Гребер записал. Потом записал фамилию и имена своих родителей и отдал записку Бэтхеру. Тот внимательно прочел ее и сунул в карман. — Ты где живешь, Гребер?

— Пока еще нигде. Надо поискать какое-нибудь пристанище.

— В казармах есть помещение для тех отпускников, чьи квартиры разбомбили. Явись в комендатуру, получишь направление. Ты уже был там?

— Еще нет.

— Постарайся попасть в сорок восьмой номер. Это бывший приемный покой. Там и пища лучше. Я тоже в этой комнате.

Бэтхер вытащил из кармана окурок, посмотрел на него и сунул обратно. — Сегодня у меня задание обегать все больницы. Вечером где-нибудь встретимся. И, может быть, к тому времени один из нас что-нибудь уже будет знать.

— А где мы встретимся?

— Да лучше всего здесь. В девять?

— Ладно.

Бэтхер кивнул, потом поднял глаза к голубому небу.

— Ты только посмотри, что делается! — сказал он с горечью. — Ведь весна! А я вот уж пять ночей торчу в этой конуре с десятком старых хрычей из тыловой охраны, вместо того, чтобы проводить их с моей женой, у которой зад, как печь!

Первые два дома на Гартенштрассе были разрушены. Там уже никто не жил. Третий уцелел. Только крыша обгорела: в этом доме жили Циглеры. Сам Циглер был некогда приятелем старика Гребера.

Гребер поднялся по лестнице. На площадках стояли ведра с песком и водой. На стенах были расклеены объявления. Он позвонил и удивился, что звонок еще действует. Через некоторое время изможденная старуха приоткрыла дверь.

— Фрау Циглер, — сказал Гребер. — Это я — Эрнст Гребер.

— Да, вот как… — Старуха уставилась на него. — Да… — Потом нерешительно добавила: — Входите же, господин Гребер.

Она раскрыла дверь пошире и, впустив его, снова заперла ее на все запоры.

— Отец, — крикнула она куда-то в глубь квартиры. — Все в порядке. Это Эрнст Гребер. Сын Пауля Гребера.

В столовой пахло воском, линолеум блестел как зеркало. На подоконнике стояли комнатные растения с крупными листьями в желтых пятнах, словно на них накапали маслом. Над диваном висел коврик. «Свой очаг дороже денег» — было вышито на нем красными крестиками.

Из спальни вышел Циглер. Он улыбался. Гребер заметил, что старик взволнован.

— Мало ли кто может прийти, — сказал он. — А уж вас-то мы никак не ожидали. Вы приехали с фронта?

— Да. И вот ищу родителей. Их дом разбомбили.

— Снимите же ранец, — сказала фрау Циглер. — Я сейчас сварю кофе, у нас еще остался хороший ячменный кофе.

Гребер отнес ранец в прихожую.

— Я весь в грязи, — заметил он. — А у вас такая чистота. Мы отвыкли от всего этого.

— Ничего. Да вы садитесь. Вот сюда, на диван.

Фрау Циглер ушла в кухню. Циглер нерешительно посмотрел на Гребера.

— Нда… — пробормотал он.

— Вы ничего не слышали о моих родителях? Никак не могу найти их. В ратуше сведений нет. Там все вверх дном.

Циглер покачал головой. В дверях уже стояла его жена.

— Мы совсем не выходим из дома, Эрнст, — торопливо пояснила она. — Мы уже давно ничего ни о ком не знаем.

— Неужели вы их ни разу не видели? Ведь не могли же вы хоть раз не встретить их?

— Это было очень давно. По меньшей мере пять-шесть месяцев назад. Тогда… — она вдруг смолкла.

— Что тогда? — спросил Гребер. — Как они себя чувствовали тогда?

— Они были здоровы, о, ваши родители были совершенно здоровы, — заторопилась старуха. — Но ведь, конечно, с тех пор…

— Да… — сказал Гребер. — Я видел… Мы там, разумеется, знали, что города бомбят; но такого мы не представляли себе.

Супруги не ответили. Они старались не смотреть на него.

— Сейчас кофе будет готов, — сказала жена. — Вы ведь выпьете чашечку, не правда ли? Чашку горячего кофе выпить всегда полезно.

Она поставила на стол чашки с голубым рисунком. Гребер посмотрел на них. Дома у них были в точности такие же. «Луковый узор» — почему-то назывался этот рисунок.

— Нда… — опять пробормотал Циглер.

— Как вы считаете, могли моих родителей эвакуировать с каким-нибудь эшелоном? — спросил Гребер.

— Возможно. Мать, не сохранилось у нас немного того печенья, которое привез Эрвин? Достань-ка, угости господина Гребера.

— А как поживает Эрвин?

— Эрвин? — Старик вздрогнул. — Эрвин поживает хорошо. Хорошо.

Жена принесла кофе. Она поставила на стол большую жестяную банку. Надпись на ней была голландская. Печенья в банке осталось немного. «Из Голландии», — подумал Гребер. Ведь и он привозил вначале подарки из Франции.

Фрау Циглер усиленно угощала его. Он взял печенье, залитое розовой глазурью. Оно зачерствело. Старики не съели ни крошки. Кофе они тоже не пили. Циглер рассеянно барабанил по столу.

— Возьмите еще… — сказала старуха. — Нам больше нечем вас угостить. Но это вкусное печенье.

— Да, очень вкусное. Спасибо. Я недавно ел.

Он понял, что ему больше не удастся выжать никаких сведений из этих стариков. Может быть, им ничего и не известно. Гребер поднялся. — А вы не знаете, где еще я мог бы навести справки?

— Мы ничего не знаем. Мы совсем не выходим из дому. Мы ничего не знаем. Нам очень жаль, Эрнст. Что поделаешь.

— Охотно верю. Спасибо за кофе. — Гребер направился к двери.

— А где же вы ночуете? — вдруг спросил Циглер.

— Да уж я найду себе место. Если нигде не удастся, то в казарме.

— У нас негде, — торопливо сказала фрау Циглер и посмотрела на мужа. — Военные власти, конечно, позаботились об отпускниках, у которых квартиры разбомбило.

— Конечно, — согласился Гребер.

— Может, ему свой ранец оставить у нас, пока он не найдет что-нибудь, как ты думаешь, мать? — предложил Циглер. — Ранец все-таки тяжелый.