Время жить и время умирать - Страница 89

— Тогда снимите мое. Моя корреспонденция, наверно, и так будет поступать в развалины напротив.

Комендант снял с двери записку Гребера и протянул ему. Гребер хотел ее разорвать, но комендант схватил его за руку.

— Да вы с ума спятили, солдат! Такие вещи не рвут. Этак недолго разорвать и свою удачу. Спаслись раз, спасетесь и в другой, пока будете хранить эту бумажку. Прямо новичок!

— Да, — сказал Гребер, складывая записку и пряча ее в карман, — и хотел бы остаться им возможно дольше. Где же вы теперь живете?

— Пришлось переехать. Нашел уютную нору в подвале. Снимаю там угол у семейства мышей. Очень занятно.

Гребер всмотрелся в него. На худом лице ничего нельзя было прочесть.

— Собираюсь основать союз, — заявил он. — Союз тех, у кого близкие погибли под развалинами. Мы должны стоять друг за друга, а то город для нас ничего не сделает. По крайней мере все места, где лежат засыпанные, должны быть неприкосновенны и освящены церковью. Понимаете?

— Да, понимаю.

— Хорошо. А то некоторые считают, что это глупости. Ну, вам-то теперь это ни к чему. Получили свое окаянное письмо.

Его худое лицо внезапно перекосилось. Выражение беспредельной муки и гнева проступило на нем. Комендант круто повернулся и зашагал прочь.

Некоторое время Гребер смотрел ему вслед, затем пошел дальше. Он решил не рассказывать Элизабет, что его родители живы.

Элизабет шла одна через площадь, лежавшую перед фабрикой, и выглядела совсем затерявшейся и маленькой. В сумерках площадь казалась больше, чем обычно, а низкие дома вокруг — еще невзрачнее и безрадостнее.

— Мне дают отпуск, — выпалила она задыхаясь. — Снова.

— На сколько?

— На три дня. На три последних дня.

Она смолкла. Глаза ее потускнели и вдруг наполнились слезами.

— Я все им объяснила, — сказала она, — и мне сразу дали три дня. Вероятно, придется потом отрабатывать. Ну, да все равно. А когда ты уедешь, тем более. Даже лучше, если я буду очень занята.

Гребер ничего не ответил. В мозгу его темным метеором пронеслась мысль, что им предстоит разлука. Он знал это с самого начала, как знаешь многое, — не ощущая его реальности и не додумывая до конца. Казалось, у них столько еще впереди. И вдруг эта мысль заслонила все; огромная и полная холодного ужаса, она осветила все тусклым, беспощадным, все разлагающим светом, подобно тому, как рентгеновские лучи, пронизывая очарование и прелесть жизни, оставляют лишь голую схему и неизбежность.

Они посмотрели друг на друга. Оба чувствовали одно и то же. Они стояли на пустой площади, и каждый ощущал, как страдает другой. Им казалось, что их швыряет буря, а, между тем, они были неподвижны. Отчаяние, от которого они все время убегали, наконец настигло их, и они увидели друг друга такими, какими они будут в действительности. Гребер видел, как Элизабет на фабрике, в бомбоубежище или в какой-нибудь комнатушке ждет его одна, почти без надежды на свидание, а она видела, как он опять идет навстречу опасности, сражается за дело, в которое больше не верит. Отчаяние охватило их, и одновременно ливнем нахлынула нестерпимая нежность, но ей нельзя было поддаться. Они чувствовали, что стоит только впустить ее, и она разорвет их на части. Они были бессильны. Они ничего не могли сделать. Приходилось ждать, пока это пройдет.

Казалось, миновала целая вечность, прежде чем Гребер нашел силы заговорить. Он видел, что слезы в глазах Элизабет высохли. Она не сделала ни одного движения, слезы как будто ушли внутрь.

— Значит, мы можем пробыть вместе еще несколько дней, — сказал он.

Она заставила себя улыбнуться.

— Да. Начиная с завтрашнего вечера.

— Хорошо. Получится, будто у нас еще несколько недель, если считать, что ты была бы свободна только по вечерам.

— Да.

Они пошли дальше. В зияющих оконных проемах какой-то уцелевшей стены висела догорающая вечерняя заря, как забытый занавес.

— Куда мы идем? — спросила Элизабет. — И где будем ночевать?

— В церкви, в галерее. Или в церковном саду, если ночь будет теплая. А сейчас нас ждет чечевичный суп.

Ресторан Витте словно вынырнул из руин. Греберу на миг показалось даже странным, что домик все еще на месте. Это было чудо, какая-то фата-моргана. Они вошли в калитку.

— Что ты на это скажешь? — спросил он.

— Похоже на мирный уголок, о котором позабыла война.

— Да. И сегодня вечером он таким и останется.

От клумб шел крепкий запах земли. Кто-то успел полить их. Охотничья собака, виляя хвостом, бегала вокруг дома. Она облизывалась, как будто сытно поела.

Фрау Витте вышла им навстречу в белом переднике.

— Хотите посидеть в саду?

— Да, — ответила Элизабет. — И хорошо бы умыться, если можно.

— Конечно.

Фрау Витте повела Элизабет в дом, на второй этаж. Гребер прошел мимо кухни в сад. Здесь уже был приготовлен столик, накрытый скатертью в белую и красную клетку, и два стула. На столе стояли тарелки, стаканы и слегка запотевший графин с водой. Он жадно выпил стакан холодной воды, которая показалась ему вкуснее вина. Сад был обширней, чем можно было предположить, глядя снаружи: небольшая лужайка, зеленеющая свежей травой, кусты бузины и сирени, несколько старых деревьев, покрытых молодой листвой.

Вернулась Элизабет.

— Как ты разыскал такое местечко?

— Случайно. Как же еще?

Она прошлась по лужайке и потрогала почки на кустах сирени.

— Уже набухли. Еще зеленые и горькие, но скоро распустятся.

Элизабет подошла к нему. От нее пахло мылом, прохладной водой и молодостью.

— Как здесь чудесно! И, знаешь, — у меня такое странное чувство, точно когда-то я уже была здесь.